Эти бесценные фронтовые треугольники с печатью «Просмотрено военной цензурой», написанные мелким, едва разборчивым почерком, и бабушкины дневники, которые она вела во время и после войны, с огромным трудом доставая клочки бумаги, - семейная реликвия.
Их передал мне мой отец, и когда-нибудь я передам их своим детям…
«Моё завещание…»
Письмо с фронта жене Татьяне 19 мая 1942 года:
«Мои дорогие! Завтра выступаем в поход к фронту. Что бы ни случилось, помни, Таня, что наших детей ты должна воспитать в ненависти к фашизму, разрушившему тысячи семей, в том числе и нашу, убивающему и калечащему тысячи людей. Это моё непреклонное последнее желание и завещание - на тот случай, если я не вернусь. Но я хочу победить и вернуться…»
Для деда и его 137 сослуживцев, солдат и офицеров 817-го артиллерийского полка 76-й стрелковой дивизии 21-й Армии война закончилась в ноябре 42-го под Сталинградом. Все они похоронены в одной братской могиле.
Рядовой Шапошников умер от ран в полевом госпитале в хуторе Большенабатовский. Моя семья искала место, где он захоронен, 65 лет. Лишь в августе 2007 года мой папа впервые побывал на могиле своего отца в хуторе Евлампиевский Волгоградской области.
15 мая 1942 года:
«Дорогие мои! В ближайшее время нас переводят в другую часть в Действующую армию. Вы, конечно, знаете, что наша армия уже начала колошматить фрицев, к этому делу и мы приложим свои руки. Я сумею, поверьте, отомстить этим гадам в человеческом образе - за наш Киев и разрушение нашей семьи. Таня, будь добра, расскажи детям, что их папа поехал бить фашистов. Ожидай меня, моя дорогая, я вернусь, но не раньше освобождения наших земель…»
Мой дед был совершенно не военным человеком - учителем биологии. Его работы до войны публиковались в специальных журналах. Перед самой войной дед год проработал директором школы. В 41-м, в эвакуации, преподавал биологию в агротехникуме. В армию его призвали в феврале 1942 года по мобилизации, когда ему был уже 41 год. На фронт попал в мае 42-го.
«Мы не подведём»
7 июня 1942 года:
«Дорогая Мася и детки! Я служу в полковой артиллерии при стрелковом полку. Живётся хорошо. Мы получаем 800 граммов хлеба, ежедневно сахар к чаю и часто селёдку.
Я ещё в бою не был, но под обстрелом уже был, и должен тебе сказать, мне нисколько не было страшно. У меня накопилось столько злобы и ненависти к врагам, разрушившим наш край, дом и семью, заставившим расстаться с родными, что во мне выросло могучее желание мстить врагам, мстить хладнокровно и обдуманно.
Мне не страшны раны, боль, труд и смерть, но я обдумываю, как побольше уничтожить врагов раньше, чем они меня выведут из строя…
…А вы старайтесь в колхозах побольше вырастить хлеба и других продуктов, помогайте крепить оборону, а мы на фронте не подведём …»
«Картина ада»
До войны дед с семьёй жил на Украине, откуда им пришлось эвакуироваться в Воронежскую область. Жена Татьяна и трое маленьких детей, 8-летняя Неля, 4-летний Алик (мой отец) и грудной Олежек, родившийся за день до начала войны, но так и не доживший до её конца, остались в эвакуации. Когда началась эвакуация, маленькому Олегу было всего 2 недели.
Из дневников бабушки:
«Первая ночь не дома - на берегу Днепра. Как дивна мирная картина, как не вяжутся с ней ужасы войны. Спим под возом. Всю ночь не дают спать комары, мучают бедного Лесика… Но вот светает. Весь лагерь встаёт, готовится к переправе. Переправу ждали до 12 часов. Жарко, нет тени, отойти от подводы нельзя, Лесик кричит.
Кто-то привёз газету с приказом о мобилизации. Стало ясно, что Шуру скоро возьмут на фронт. Помимо воли горькие слёзы побежали по щекам, не было сил их остановить…
Левый берег Днепра встретил нас сыпучими песками. Лошади еле волокли возы. Пришлось идти пешком. У меня на руках плакал Лесик, весь красный, сожжённый горячими лучами солнца. Километра 3 шли пешком по песку. На следующее утро мы выехали на Переяславское шоссе и увидели массовую эвакуацию. Множество подвод, машин, пыль, крик детей, рёв скота - всё слилось в одну картину ада…»
«Папа стреляет из большой пушки»
Дорога неудержимо мчит под Сталинград, ныне Волгоградскую область. Теперь нежилой хутор Евлампиевский. Грунтовая дорога петляет среди холмов, то поднимаясь, то спускаясь. Посреди степи, в излучине холмов, чуть вдалеке от разрушенных изб и повалившихся заборов, под клёном, наконец, увидели ограду. Вот она, братская могила…
21 июня 1942 года:
«Дорогая Мася и детки! Пишу это письмо с огневой позиции, с утра мы уже били по врагу и будем ещё сегодня бить. Пишу на орудийном щите, защищающем расчёт от пуль и осколков.
Пишу в памятный для всей нашей страны и для нашей семьи день - 21 июня. Канун годовщины войны и день рождения моего ненаглядного сынка Олежонка. Поздравляю тебя с днём рождения младшего сыночка и желаю ему здоровья и долгой жизни. Ты, конечно, никогда не забудешь тот день, как не забуду его и я. Этот день, счастливый день нашей мирной жизни, за которым начались дни войны и разорения.
За меня не беспокойся. Я жив и здоров. Если же что-нибудь и произойдёт со мной, то это не пройдёт даром проклятым фрицам. Внушай детям смертельную ненависть к поработителям нашей Родины. Скажи Алику, что папа стреляет в фашистов из большой пушки снарядами такими большими, как рост Олега. Скажи Неле, чтобы она хорошо училась и помогала маме, и чтобы Алик не баловался и слушал маму, а то мне будет грустно, если я услышу о его непослушании…»
«Мы победим!»
29 июня 1942 года:
«Уже месяц я на фронте. Это срок сравнительно маленький, но для меня, никогда не служившего в армии, значительный. Он ознаменовался порядочными боями и рискованными эпизодами… Но я жив и здоров. Не скрою, работа наша опасна, наши пушки небольшие, они сопровождают пехоту и подкрепляют её огонь».
15 октября 1942 года:
«Дорогая и горячо любимая моя Масенька! Милые детки Неля и Алик! Поздравляю вас с праздником 25-летия Октябрьской революции! Вспоминал, как мы проводили этот день в прошлом году на хуторе в эвакуации. Трудное было время, но мы были все вместе. Да, печальный год мы пережили, но я твёрдо убеждён, что 26-ю годовщину мы будем встречать при иных, лучших обстоятельствах. Масенька моя славная, не убивайся и не горюй напрасно - я твёрдо знаю, что ты выдержишь все трудности и убережёшь наших малышей для будущей счастливой жизни. Я надеюсь на тебя. Моё же дело - отомстить подлым негодяям за все злодейства и за смерть нашего сыночка…»
Из последнего письма 26 октября 1942 года:
«…Тяжёлый камень лёг на сердце и не могу плакать, а так хочется. Ужасно, когда теряешь в бою товарища, но неизмеримо, когда теряешь ребёнка. Я ещё не могу освоиться с мыслью, что Олежонка нет. Ты права, надо не убиваться и горевать, а ненавидеть и бороться. Они, проклятые, лишили нас крова и заставили покинуть родные места. Ты с двухнедельным малышом на руках пешком пошла из села. Незабываемо это и непрощаемо.
Мы не одни. Тысячи семей в это же самое время оплакивают близких, погибших от коричневой чумы. За всё отплачу и отплачиваю уже, дорогая. Славно достаётся фрицам и их румынским прихвостням от нашей артиллерии. И приближается час расплаты. Ты не смотри на карту, что они много заняли, тем дольше им будет удирать, только навряд ли их много удерёт…».
После освобождения Украины от немцев бабушка с детьми вернулась на родину, в Кировоградскую область. Всю жизнь она проработала в сельской школе учителем русского языка и литературы. Получила звание Заслуженного учителя Украины. Умерла в 1976 году. Мой папа стал кадровым военным, дослужился до звания полковника. К сожалению, в 2013 году папы не стало. Остались мы - его шестеро детей. Его сестра Неля жила в Киеве, пошла по стопам отца, была биологом.
Я дорожу этими письмами и сделаю всё возможное, чтобы мои дети знали и помнили о своих дедах и подвиге, который они совершили.