Недавно был юбилей у Анатолия Папанова. Мы все знаем его по прекрасным ролям. А каким он был человеком в жизни?
Д. Хромов, Краснодар
Досье | |
---|---|
Анатолий Папанов (1922-1987) родился в семье военного и модистки. С первых дней войны находился на фронте, командовал взводом зенитной артиллерии. Принял участие в создании более семидесяти кинолент. Его именем названа звезда. |
- Немногие знают, но Толя побывал в самом пекле войны, - рассказывает Надежда Каратаева, вдова актёра. - Война началась 22 июня, а его призвали в августе. Тогда немцы уже наступали, начали придвигаться к Москве. Толин расчёт бомбили, они постоянно отступали. И однажды в их зенитку попала бомба. Он мне рассказывал, как очнулся, увидел, что его отбросило далеко от воронки. Почувствовал, что что-то не так с ногой. Оглянулся вокруг - его расчёт погиб. Спустя какое-то время Толю подобрали санитары. А с ним вместе служил его приятель - москвич Алик. Когда Толя пришёл в себя после бомбёжки, то пытался найти его среди тел, но не смог. Он мне потом, уже после войны, рассказывал: «Меня везли в госпиталь. И вот обгоняет нас машина с мёртвыми солдатами. Я приподнялся, посмотрел и вижу - ноги из кузова торчат. Так я опознал своего приятеля». Я ему посоветовала: «Ты расскажи где-нибудь об этом. Может, его кто-то разыскивает». Толя сказал об этом на радио, потому что тогда телевидения ещё не было. В результате на радио дозвонилась мама этого мальчика. Она приходила к нам, благодарила за то, что сообщили, как погиб её сын.
Солдат, а не коммерсант
Толя полгода лечился в Буйнакске. Его комиссовали из-за сильного ранения в ногу: осколком ему оторвало два пальца и повредило ступню. Он долгое время ходил с палочкой. Вернулся к маме в Москву. Тогда ещё никаких наград не давали. У Толи были только две красные нашивки на гимнастёрке - это значило два тяжёлых ранения. Он всё время в ней ходил. И вот как-то он решил добыть продуктов. Купил на карточки водки, ещё чего-то и поехал в деревню менять. Тут-то в поезде его и схватил патруль. А Толя был в гимнастёрке своей, сказал им: «Я солдат, а не коммерсант, домой возвращаюсь». Его не арестовали, только посоветовали: «Ты больше не попадайся, а то тут ловят спекулянтов - и тебя заодно могут за решётку посадить». Тогда многие воровали карточки, на них что-то покупали, меняли на продукты, а доказать, что ты свои карточки обменял, было невозможно. Толя больше никуда не ездил, а попробовал поступить в ГИТИС. Пришёл к руководителю Михаилу Тарханову, прочитал что-то Симонова. Тот ему сказал: «У меня ребят не хватает, я тебя приму, но как же ты с палочкой собираешься актёром быть?» Толя ответил: «Даю слово: буду заниматься столько, что уже совсем скоро вы и не заметите моей хромоты». И Толю сразу определили к нам на второй курс. А я до этого тоже была на фронте. Но перед войной я поступила в ГИТИС.
С началом бомбёжек институт эвакуировали, а первокурсников с собой не взяли. Тогда я окончила курсы медсестёр и вместе с подругой подала заявку в военкомат. Когда мы пришли к комиссару, он спросил: «Сколько же вам лет?» Я говорю: «17!» Тогда он нам сказал: «На фронт я вас не пошлю - мне вас жалко. Но у нас отправляется санитарный поезд. Мы вам дадим денег, а вы наберите сандружинниц». Так я попала в этот санитарный поезд. Ездила в нём почти два года, помогала раненым, читала стихи, выпускала боевой листок. А когда немцы начали отступать от Москвы, наш поезд смог подойти к столице: было много раненых, их всех везли в местные больницы. Я упросила комиссара разрешить мне отлучиться домой и выдать для этого пропуск - тогда в столицу просто так не пускали. На попутном грузовике я добралась до своей комнаты в коммуналке, потом на всякий случай забежала в ГИТИС и, на своё счастье, встретила Иосифа Раевского, который в то время был руководителем института. Он поинтересовался, кто я и что тут делаю. Рассказала, что до войны поступила в институт, но поучиться так и не удалось. Раевский покачал головой: «Жаль, что ты военная. ГИТИС возвращается, мы бы тебя снова взяли без экзаменов». Я помчалась к комиссару, бросилась ему в ноги: «Отпустите меня!» А он был дядька добрый, всё понял, отпустил меня в актрисы.
Фронтовая любовь
Я ходила на занятия в гимнастёрке и в сапогах в отличие от многих наших девочек, которые щеголяли в разных нарядах. Они меняли карточки на водку, продавали её на рынке, а потом покупали себе вещи. Но именно эта простота и привлекла ко мне Толю. Он был скромным, стеснялся наших модниц. Однажды подсел ко мне и спросил: «Ты была на фронте?» - «Да». Толя вздохнул: «Слава богу, будет с кем поговорить». Так началась наша дружба, которая переросла в любовь. Ухаживал Толя, честно скажу, не так романтично, как в кино показывают. Он был из очень простой семьи, слов красивых не знал, но меня всегда очень опекал. Мы с ним жили в одном районе, он, правда, чуть подальше. И вот он едет на трамвае на занятия, видит, что я стою на остановке, и уже заранее кричит: «Надя, я здесь!» Я хватала его руку и влезала в трамвай. Если меня ещё не было на остановке, он выходил и ждал. За мной тогда ещё один парень ухаживал. И как-то с Толей зашёл о нём разговор. Я говорю: «Он мне не нравится». А Папанов спрашивает: «А кто тебе нравится?» «Ты», - отвечаю. Вот так мы выяснили наши отношения. В День Победы, мы с Толей тогда учились на четвёртом курсе, пошли на Красную площадь, гуляли, радовались. Вообще для тех, кто там не был, нельзя передать, какое было ликование. И вот на обратном пути он мне говорит: «Что мы всё ходим с тобой, за руки держимся? В институте все знают, что я люблю тебя, а ты - меня! Давай поженимся». Мы подали заявление. А 20 мая сыграли свадьбу. Очень скромную. На столе было только то, что полагалось нам по карточкам.
Жить вообще было непросто. Родители поддерживали, конечно. Толе совсем нечего было носить. А моему папе, военному, выдавали бельё, рубашки. Моя мама всё это передавала Толе, говорила: «Давай-ка, надевай, а то замёрзнешь». Так получилось, что наша дочка Лена была с бабушкой до 14 лет. Сначала жили мы у моих мамы с папой, разгородили комнату фанерой, там в этой комнате Лена и родилась. А потом нам в театре дали общежитие. Но дочь была маленькая. Мама беспокоилась: «Кто с Леной будет? Оставляйте её у нас!» Мы так и сделали. Вскоре нам выделили от театра квартиру в Черёмушках. Тогда это был даже не район, а небольшой квартал на самом отшибе Москвы. Опять вмешалась мама: «Ну что я там буду сидеть в Черёмушках? Пусть Лена и дальше живёт у меня». И вот, пока мы не получили большую квартиру, Лена жила с бабушкой и дедушкой.
Лошадиное лицо
После института Толю как самого талантливого пригласили сразу в два театра - в МХАТ и Малый. А остальных по распределению отправляли в Клайпеду. Толя переживал: «Как же ты уедешь, а я останусь?» В итоге поехал со мной. Через год вернулись в Москву в отпуск и по воле случая встретили Андрея Гончарова. Он Толю стал уговаривать: «У нас ушёл один парень, и нам нужен хороший актёр в Театр сатиры». Толя начал отказываться, но тут я вмешалась: «Толя, оставайся, а я как-нибудь освобожусь!» И он послушал меня. Очень скучал, писал письма, упрекал, что я не хочу к нему приехать. На моё счастье театр в Клайпеде расформировали, и я вернулась в Москву. Но устроиться на работу не получалось. Толя стал немножко выпивать. Гончаров это заметил, спросил, что с ним. «Знаете, у меня жена приехала, но устроиться не может...» - «Да в чём дело, я похлопочу». Так я попала в Театр сатиры.
Толя себя считал комическим актёром. Когда его приглашали на роль генерала Серпилина в «Живые и мёртвые», он отказывался, говорил: «Да какой я генерал?! Я ничего не знаю про генералов!» Уже режиссёр стал ему звонить, сказал, что его рекомендовал сам Симонов. А Толя ни в какую. Я мужа упрекнула: «Как тебе не стыдно! Тебя же все просят!» Тогда он всё-таки пошёл, побеседовал. Прочитал «Живых и мёртвых», проникся, а потом мне говорит: «Я понимаю, почему они меня так звали. Там у Симонова написано, что Серпилин был с лошадиным лицом, но с умными глазами». Меня всё спрашивал: «Чего они меня все хвалят? Я играю, как играю». Никогда не хвалился, но при этом никого и не ругал. Он был членом художественного совета в театре. Я после собраний его спрашивала: «Ты сказал, кто тебе понравился, кто нет?» - «Нет, я всех хвалил». - «Почему?» - «Надя, ну ведь они же играют не так не потому, что не хотят, а потому, что не могут. За что их ругать?» Такой он был человек. Ругал только девочек-актрис, которые курят. Ещё очень не любил, когда его называли Волком или Лёликом. Бывало, когда мы с Толей шли, например, по улице, особенно где-то на гастролях в провинции, какая-нибудь мама с ребёнком обязательно скажет: «Смотри, вон Волк идёт». А ребёнок даже не понимал, какой Волк пошёл. Толю это расстраивало: «Да ну этого Волка! Он перегрыз всю мою биографию».
Вера и мистика
Толя был беспартийный и умер беспартийный. Хотя его сколько раз просили вступить в партию. Меня даже в партком вызывали: «Ну поговори с Папановым, чтобы он в партию вступил». Я его спрашивала: «Толя, ну чего ты? Тебе и звание дадут быстрее». Он только отмахивался: «Отстань от меня со своей партией. Если мне дадут звание, то и так дадут». Он не рвался за званиями, не завидовал никому. А в партию не вступал, потому что был очень верующим. Недалеко от нашей дачи была церквушка. Мы по дороге всегда останавливались. Толя говорил: «Ты посиди в машине, а я зайду». Все знают, что перед спектаклем он всегда молился.
Ушёл он из этой жизни очень быстро - врачи говорят, что мгновенно, не мучился. Вслед за ним не стало и Андрюши Миронова. Он единственный из труппы, кто позвонил мне и извинился за то, что не может приехать на похороны. Я всех простила. Тогда вся труппа находилась на гастролях в Риге. Это Валентин Плучек их не отпустил - и даже не он, а его жена. Она очень опекала супруга.
Как потом мне передали, она Плучеку сказала: «Валя, ты не можешь поехать, на поезде очень долго». А на самолёте они не летали. А так как у него самого не получилось, то и всем остальным он запретил. Приехали только четыре человека, которые были свободны. А потом, когда Андрюши Миронова не стало, в Москву вернулись уже все, кроме Плучека.
Была в этих смертях какая-то мистика. Мы открывали сезон уже без Толи и Андрюши. Первый спектакль, в зале сидят зрители, а занавес не открывается. Рабочие полезли наверх - ничего. Вызвали пожарных - ничего. И вдруг занавес сам собой распахнулся...
Аркадий Инин вспоминает:
«В 1984 году фильм режиссёра Юрия Егорова «Отцы и деды», а вместе с ним Анатолий Папанов и я были отправлены на итальянский кинофестиваль в городок Авеллино. Папанов получил приз жюри за лучшую мужскую роль, я - за лучший сценарий. Награды назывались «Золотое плато». Когда мы вернулись в Москву, популярный в те времена «Клуб 12 стульев» «Литературной газеты» рассказал об этом в шутейном стиле. Сообщалось, что в аэропорту «Шереметьево» при досмотре багажа пассажиров рейса Рим - Москва были задержаны двое неизвестных: известный артист Папанов и писатель Инин. В тайниках их чемоданов между трусами и кипятильниками были обнаружены изделия из драгоценного металла «Золотое плато». Папанов валил контрабанду на Инина, Инин - на Папанова. Но никакие уловки не помогли, драгоценности были конфискованы, а контрабандисты отданы на поруки жён и под надзор детей. А дальше началось невообразимое! Письма, телеграммы, звонки! В «Литгазету», в КГБ, в ЦК КПСС! Тысячи людей писали: «Папанов не виноват! Он честный человек и любимый артист!» А ещё многие крики народной души заканчивались тезисом: «Но если что и было, так это Папанова подбил Инин! Вот Инина и сажайте, а Папанова отпустите!»
Сегодня это смешно, а тогда было очень серьёзно. Настолько серьёзно, что «Литгазету» заставили дать опровержение. Заметка «О таможне и чувстве юмора» сообщала: администрация «Клуба ДС» была уверена, что за многие годы работы воспитала у читателей чувство юмора. Но история с таможней развенчала эту уверенность. Поэтому уже безо всяких шуток, прямым текстом сообщается, что Папанова с Ининым никто не задерживал, что просто они получили призы «Золотое плато» на кинофестивале. Но дело было вовсе не в чувстве юмора, а в чувстве огромной, невероятной и безграничной любви всего народа к великому артисту и поразительному человеку - Анатолию Дмитриевичу Папанову».